Архитектура, ориентированная на исцеление

Архитектура - элемент природы

Строить надо с любовью к мельчайшей дета­ли - одно для анонимной массы, другое - для индивида. Есть чрезвычайное различие между тем, что делается для людей, и тем, что делается вместе с ними. Архитекторы надеются, что их детища пе­реживут несколько поколений так что как бы они ни стре­мились иметь в виду обитате­лей своих домов, они никогда не учтут стремления их всех. Но если я не могу спроекти­ровать нечто привлекатель­ное для моей собственной души - именно питающее, а не просто милое, эффектное, фотогеничное, новое, - от меня трудно ожидать, что это будет животворным для кого-либо еще.

Архитектура лишь элемент созидаемой среды. Внутри сооружения его части обра­зуют собою все окружение, тогда как воспринимаемые извне, они входят в окруже­ние лишь его малой частью. Если говорить об очень круп­ных сооружениях, то мы редко воспринимаем их как соб­ственно архитектурные объек­ты, а когда это все же случается, то дело в их мощи, в способности господствовать над окружением. Такие зда­ния навязывают нам свое присутствие и с особенной силой навязываются окружа­ющей среде. Не удивительно, что они лучше других выходят на фотографии, что превра­щает их в излюбленный сю­жет архитектурных журналов и книг.

Куда ни пойдешь, не­пременно столкнешься со зданиями, навязанными таким именно образом. Навязан­ными - потому что они явно не соответствуют месту, нечувствительны к его харак­теру. Это чьи-то застывшие высказывания, монологи, в которых нет ответа ни по­требностям людей, ни потреб­ностям места.

Во времена ручного труда бывало обычно легче обойти ствол старого дерева или валун, обвести "готовы" природный контур, чем сле­довать прямой линии. Уже по­этому рождавшиеся линии, будь то тропа, граница поля или строительной площадки, хотя бы по соображениям го­лой практики, вели диалог с ландшафтом. Применение мощных машин напротив словно взывает к тому, чтобы игнорировать любую нерегу­лярность ландшафта. Когда как следует узнаешь старые здания    и    древние    поля, начинаешь чувствовать, как меняется вся атмосфера, как только ты переступаешь их границу. Такого рода от­зывчивость к местоположению никогда не вырастает из про­цесса проектирования, если он ограничивается листом бумаги. Бумажный процесс проектирования и машиниза­ция строительства значи­тельно сильнее видоизменили отношения между зданиями и их окружением, чем это принято замечать.

В наше время вполне обычно стало проектировать здание для одной страны, на­ходясь при этом в другой. Это уже давно не те случаи, когда знаменитые европейские ар­хитекторы проектировали со­оружения для Америки - те­перь по всему миру здания, рожденные в одной культуре, помещаются в совсем другую. Обычно в сооружениях тако­го рода искусственно регули­руемый климат, а попадают в них, прямо выходя из авто­машины. Поэтому они ко­нечно же могут быть постав­лены в любой точке мира, но потому они и не принадлежат ни одному конкретному ме­сту. За исключением лишь нескольких примеров такого рода, я показываю здесь лишь те здания, которые не поддаются переносу с места на места.

В механическом пере­бросе идей из одной культуры в иную, из одного ландшафта в другой таится немалая опасность. В Никарагуа слож­новато что-то сделать, опира­ясь на североамериканскую идею свободы. Здания, есте­ственные для графства Серри, совершенно были бы не органичны в графстве Мидлофиан. Одно семейство строительных материалов и соответствующий ему словарь форм может превосходно соответствовать Уэллсу, тогда как в других местах, где иные материалы, иной климат, иная культура и прочие элементы контекста, требуется совсем иной язык формы. Глубинные вопросы влияния среды на людей не ограничиваются национальными или регио­нальными пределами или границами церковного при­хода, однако формы, рожда­ющиеся в этих пределах, дол­жны быть глубоко местными, "здешними", чтобы соответ­ствовать месту своего рожде­ния. Я нахожу такого рода "настройку" на местную ситу­ацию, где приходится заново переосмыслять множество почти автоматических исход­ных позиций, одним из труд­нейших аспектов проектного процесса, когда мне прихо­дится работать на новом месте, и я хотел бы выслушать любого архитектора, кто рискнул бы это оспорить.

Очень часто мы воспринимаем здания скорее как границу про­странства, чем как свободно стоящие объекты. Качество тако­го рода границы составляет важнейший ингредиент совокуп­ного качества места, которое с ее помощью складывается. В го­роде или в деревне границы, протянутые как непрерывные прямые линии, лишены жизни и мучительно резки. Если же лини­ям, формам, очертаниям, прида­ны качества движения, жизни, гармонии, жеста и внезапного разрешения динамических на­пряжений, пространство, ох­ваченное сооружениями,  напол­няется жизненной энергией. Та­кого рода качества, обычно ас­социируемые с кривыми, обна­руживаются и в прямых, если те проведены от руки и вступают в диалог между со­бой.

Прежде чем хотя бы приступить к обсуждению лечащих свойств архитектуры, надо бы убедиться, что наши идеи и наши здания не навя­заны! Т.н. международные стили, будь то функциона­лизм, постмодернизм или любой другой "изм", или меж­региональные стили, подоб­ные "бунгало", в равной мере презирают все, что способно соответствовать конкретности места и людям этого места. В нео-региональном (neo-ver-nacular) или "возрожденчес­ком" движениях есть все же какая-то неизбывная внутрен-

няя пустота: их адепты тоже стремятся навязать миру единую идею, просто в этом случае вылущенную из како­го-то этапа ушедшей истории. Все эти подходы означают озабоченность скорее сти­лем, чем тем, что лучше всего назвать отзывчивостью. Архитектура столь мощно воздействует на человеческое существо, на атмосферу места, на сознание, в конечном счете на весь мир, она слишком важна, чтобы специально   беспокоиться   о стилистических приемах, о соответствии моде.

Отрицательное воз­действие архитектуры может достигать такой величины, что резонно подумать над тем, нельзя ли осознанным обра­зом заставить ее оказывать не менее сильное позитивное влияние. Все, что чревато да­леко идущими последствиями, неминуемо несет ответствен­ность - мощь, не сдерживае­мая ответственностью, опасная штука! Архитектура несет ответственность за уменьшение загрязнений и экологического урона, ответ­ственность за уменьшение вторичных биологических по­следствий для обитателей до­мов, ответственность за то, чтобы отзываться на окруже­ние и работать в гармонии с ним, ответственность перед индивидами, вступающими с ней в контакт, ответственность не только за область эстетического и всех человеческих чувств, но и за трудноуловимый, но отчетливо воспринимаемый "дух места".

Если отношения между зданием и его окружением таковы, что здание считывается как объект, но него возложена ответствен­ность - не оскорбить окружение своим присутствием. В сельско­хозяйственном ландшафте рав­новесие между обоими звеньями отношения кажется обычно убе­дительным. В более пустынной местности зданию надлежит быть сдержаннее и, так сказать, молчаливее.

Эта область ответственности включает и сбережение энергии, начиная с инсоляции, организации здания вокруг точечного источника тепла, вроде очага или печи, использования                конструкций стен, аккумулирующих тепло, вторичного использования тепла (к примеру, использо­вание тепла сточной воды или энергосистемы холодильника) и кончая альтернативным производством энергии с помощью солнечных элемен­тов. Ответственность распро­страняется и на тщательный отбор строительных материа­лов и технологии их примене­ния с учетом воздействия на здоровье как жильцов, так и строительных рабочих или рабочих        соответствующих заводов, на средовое воздей­ствие материалов, будь то при первичном их производ­стве или при разборке старых построек. Столь широкий круг критериев заставляет заду­маться об использовании тропических пород твердого дерева, при вырубке которо­го   почти   непременно   нано­сится огромный экологический урон; пластмасс, производ­ство которых обычно требует до 15 операций синтеза, каждая с 50% КПД, так что финальный продукт исполь­зует лишь 0.002% исходного сырья; воды, создание новых резервуаров которой наносит огромный ущерб сообществу.

Такого рода ответ­ственное отношение неиз­бежно включает в себя от­кладывание в сторону стилис­тических предпочтений и су­губо персональных амбиций в пользу прислушивания к тому, к чему взывают место, время и общественная потребность.

Процесс проектиро­вания может продолжаться в течение всего времени строи­тельства, что означает акцент на ручную работу. Это может показаться старомодным и нереалистическим, однако неоспорим тот факт, что ме­ханизмы не обладает необхо­димой мерой гибкостью, так что вырастающее из земли здание не удается поправить и тогда, когда преимущества или пороки становятся очевидными. Ручные операции придают  масштабность  тек­стур, что видно при сравне­нии кирпичной кладки, нату­рального шифера или укладки досок с использованием мон­тажа крупных панелей. Везде там, где строитель получает возможность быть художе­ственно вовлеченным в соб­ственную работу, у за­конченного сооружения есть "душа" еще до того, как оно занято людьми. Тогда и дух места возникает не вопреки зданию, а благодаря зданию. Техника строительства и форма контрактных отноше­ний оказывают собственное воздействие на одухотворен­ность сооружения почти не­зависимо от его внешнего вида)

Думать о пользова­теле, значит непременно ос­мыслять здание как простран­ство, а его фасады - как гра­ницы пространства.. Мы мо­жем переживать небольшие сельские постройки как объекты лишь в их соотнесен­ности с их окружением. Круп­ные городские постройки как правило воспринимаются лишь как пространственные границы. Пространство суще­ствует, чтобы жить в нем. Объекты являются застыв­шими идеями. Одни обладают жизнетворной силой, другие, особенно если достаточно велики, угрожают, господ­ствуют крадут солнечный свет огромностью своей тени или обманывают нашу способ­ность ориентироваться свои­ми отражениями. Помню, как студентом я растратил массу времени, вырисовывая тща­тельно скомпонованные фа­сады, и как мало усилий было затрачено мною на прора­ботку разрезов, перспектив интерьеров или общих картин взаимодействия с окруже­нием. Теперь дело обстоит прямо противоположным об­разом! Теперь места занима­ют меня гораздо больше, чем объекты.

Место не в состоянии говорить словами, но зато мы можем вслушиваться в то, чего оно просит, опознавать то, что оно воспримет. Когда я сталкиваюсь с местами, очарование которых частью непременно обязано пост­ройкам, я осознаю, что это и есть образец, к которому я должен стремиться!

Все, что мы строим, обладает новизной, но когда оно уже там год или два, оно уже способно выпасть и из места и из времени. Оно мо­жет казаться старым - чтобы немедленно вскрыть обман при близком знакомстве - или оно способно быть ни ста­рым, ни новым, но вечным и необходимым здесь. Я стара­юсь проектировать места так, чтобы они не вступали в кон­фликт с потоком уходящего времени, врастающего в на­стоящее, так, чтобы не тяго­теть ни к старомодности, ни к имитации. Эти места должны отразить в себе будущее, мир идей, идеалов, воображения и вдохновения, но корнями уходить в сегодняшний пере­живаемый ныне момент - на­стоящее хотя и вдохновляется будущим, зиждется на про­шлом. Не обращать внимание на поток прошедшего време­ни, значит вступить в ряды вандалов; слишком сильно на нем сосредоточиться - значит рисковать лишенным смысла сверхохранительством     или тупым "возрожденчеством".

В городах без про­шлого социальные противо­речия обычно острее и нужно несколько поколений, чтобы их как-то стабилизировать. Законсервированные исто­рические места немногим лучше: жить в них значит за­дыхаться от нехватки про­странства и фальшивой кос­метики. Прошлое и будущее нуждаются друг в друге: про­шлое сообщает, а будущее вдохновляет. В точке их встречи находится образо­ванное прошлом и вдохнов­ленное будущим настоящее -в точке, где рождаются серь­езные поступки.

До известной степени все сказанное относится к стремлению, чтобы положить конец вреду, который наносит архитектура, когда она рож­дает места, где мурашки по коже или становится плохо. Мы всегда готовы обвинить шум, кондиционирование воз­духа, мертвое флуоресцент­ное освещение, тесноту в толпе, запахи, но все это в конечном счете восходит к архитектуре, будь то циркуля­ция потоков или акустика, выделение токсинов отде­лочными материалами, коло­рит или детализация конст­рукций и художественная идея пространства. Реальная проб­лема заключена в том, что наше отношение ко всем этим вещам притупилось. Мы обучились не замечать шумы и скверное качество воздуха и резкие несоответствия между резко очерченными формами и очертаниями. Мы обрели некий иммунитет к негативным силам в соб­ственном окружении, и имен­но потому оно оказывается для нас столь разрушитель­ным. Наша чувствительность и все наши чувства притуплены и наш язык и самое бессоз­нательное отношение к по­вседневным реалиям жизни начинают уподобляться на­шему окружению. У горожан более резкий говор, чем у деревенских обитателей - на­столько, что при сопоставле­нии фонограмм одна будет представлена как система пиков и ущелий, а другая -как несколько сонная череда холмов и долин. А ведь со­временным городам всего несколько поколений от роду! Подобно речи, социальная чувствительность в городе закалена резкостью и урод­ством окружения - спросите у тех, кто работает с подрост­ками! Кто, осмысляя соб­ственный опыт, может отри­цать, что архитектура в лучших и худший своих прояв­лениях говорит на весьма экспрессивном языке?

Чтобы обладать гар­моничностью, новое должно быть органичным развитием того, что уже тут есть, а не пришельцем, не чужим.